—                Батюшка! вас какая то женщина спрашивает, — говорит прислуга, приотворив дверь из кухни.

Я выхожу в кухню.

—                А! это ты. Фёдоровна! Здравствуй, добрая старушка!

Федоровна — известность в некотором роде:       ее все знают не только в нашем селе, но и в соседних селах. Это добрая, ласковая старушка, замечательно трудолюбивая: минуты не просидит без дела, — без дела ей скучно; вся­кую работу она берет не только охотно, но с наслаждением …

—                Чего тебе, Федоровна? — спрашиваю я, когда она приняла благословение.

—                Обедню бы завтра отслужить мне заупокойную. Можно ведь в новый год-то?

—                Можно, можно. Но по ком это ты служишь?

—                А ведь у меня был еще сыночек, Максимушкой звали. На войне его убили, — японец проклятый подстрелил.

—                Слышал как-то об этом, а хорошенько не знаю. Что же, в сражении убили его?

—                Нет, на разведку ходил. Так сказывают наши солдаты, которые вернулись с войны... Убили моего Макси­мушку, и могилки нет, — поплакать негде.

Старушка заплакала.

—                А ты расскажи, как было дело; я послушаю, а тебе легче станет. Да не плачь: Божья воля...

Знамо, Его святая воля. А только жалко дюже: уж такой тихий да скромный был малый-то... Да сложил свою буйную головушку...

И слезы еще обильнее потекли по морщинистым щекам старушки.

Немного успокоившись, она начала свой безыскусственный рассказ. Слезы мешали ей говорить.

Никто из нас не предаст Христа

Как же мне хотелось к концу  Великого поста написать что-то светлое.

Что не пролетел он как обычно впопыхах и никчемной суете, и я хоть на шаг, но приблизилась к Богу. Что я не просто не ела мяса, клала поклоны и читала правило, а открыла свою душу и впустила туда Спасителя.

Что я не только стояла в церкви на длинных службах, тайком любуясь собой, а взглянула на человека, который меня раздражает, – вонючего бомжа, алкаша, неверующего члена семьи, да кого угодно, – и вдруг увидела в нем Его. Его! Чистого и прекрасного! И что теперь я, ликуя, могу крикнуть: “Христос Воскресе!”. А мне ответят: “Воистину воскресе!” Нет, Он, конечно, воскрес, иначе бессмысленно все. И я и так крикну это с радостью и трепетом.

Но я хотела чувствовать, что живо мое сердце, и я не зря постилась…

Как мы безжалостны бываем, когда забываем о покойниках!.. Покойники нуждаются единственно в нашей молитве, в благотворении за их души. Мы же, изъявляя разные знаки нашей памяти к ним, самое главное забываем – молиться о них. Протоиерей Д.Г. Булгаковский

После работы Катерина поехала на вокзал, села в поезд и отправилась в город С-к на похороны двоюродного дяди.

Ночь предстояло провести в дороге. Устроившись возле окна, Катя прочла вечернее правило и попыталась заснуть, но осознав, что это бесполезно, принялась молиться о упокоении души новопреставленного раба Божиего Николая.

Последний год он сильно болел. Учитывая тяжесть недуга, все понимали: кончина Николая Ивановича не за горами – и внутренне готовились к этому. Но когда брат Володя сообщил, что его папа умер, Катя так разрыдалась, что успокоиться смогла с трудом…

Семьдесят восемь лет прожил Николай Иванович в провинциальном С-ке, работал слесарем в местной котельной, а после выхода на пенсию возделывал шесть соток огорода и занимался разведением кроликов. Был дважды женат, в первом браке детей не нажил, от второго имел сына Володю. Характером покойный обладал сложным, да и выпить очень любил, что омрачало жизнь окружающим. Дядя Коля портил нервы соседям, задирался к прохожим во дворе, устраивал жене скандалы, а овдовев, топил печаль на дне стакана, пока не захворал.