Звон
Весна 187... года была ранняя и на Вербное Воскресение можно было пройти сухой уже ногой.
Караванная дорога, идущая от г. Троицка в Тургайские степи, пролегала через лучшие летовочные места Кустанайского уезда. Бесчисленные колеи этой дороги скрывались под густым, седым ковылем; его волнистая грива, сбитая в стороны буйной зимой, начинала уже выпрямляться, давая свет и свободу зеленеющей щетки новой травы. Повсюду, куда ни взгляни, виднелись озера, налитые весенней водой с краями наравне; иные из них по своей величине — целое море. По водной глади этих бесчисленных озер, в громадных камышах по их берегам, от крика тысячных стад гусей, уток, лебедей, и др. южных гостей, стоял шум как на фабрике. И пока казахские аулы не выкочевывали из своих зимовых стойбищ, единственными обитателями обширных степей были эти крикливые и др. представители пернатого царства.
Уж пятый день как среди этой девственной степи тянется обоз переселенцев. Это был первый обоз русских пионеров в казахскую степь. Они в г. Троицке, в последнем на их пути населенном пункте, простившись со всем, что дорого и сродно душе русского человека, не имея никаких сведений о предстоящем пути, без компаса и без др. проводников, медленно уходили все дальше и дальше в глубь степи. Им было лишь известно, что в этой стороне — большие степи и, найдя туда дорогу, они с одной твердой верой в Бога двинулись по ней.
Могли ли они мечтать тогда, что 10—15 лет спустя, по их следам в эту глухую и полудикую степь вольются сотни тысяч их земляков!
«Какая благодать! Помирать не надо!» Не раз произносили они, восхищаясь необъятной ширью степи.
«Ведь который уж день едем и все степь матушка, куда не погляди! А корма-то, корма! Вокруг телеги целый стог накосишь! А озера, а дичи-то, дичи! А жаворонки-то! Да ведь это прямо рай, братцы!» И чем ближе подвигался обоз к р. Тоболу, тем степь становилась все лучше и лучше.
Обоз, состоявший из четырнадцати телег, нагруженных всевозможным хозяйством, окруженный его владельцами и их семьями, на шестой день своего путешествия остановился там, где ныне растет и ширится гор. Кустанай.
Была Великая Суббота. Управившись с лошадьми, устроив шалаши, переселенцы задумались над встречей Светлого Праздника. Всем хотелось, чтоб этот праздник хоть чем ни будь был похож на российский. Предусмотрительные женщины, захватившие с родины сандал и лучные перья, красили яйца; у некоторых были коровы и они сумели скопить за дорогу творогу, и теперь ложками делились им с другими. Мужчины были заняты устройством помещения, где можно было бы всем помолиться и встретить Христа. Составив рядами несколько телег с приподнятыми оглоблями и завешав их пологами, образовали крытый четырехугольник. Красную сторону завесили чистыми скатертями и укрепили на ней несколько икон. Было уже темно, когда окончив не сложные приготовления, все одетые по праздничному, собрались в устроенное помещение слушать чтение деяния свят. Апостолов. Запасный бомбардир Лиходух басисто читал священное писание; его то усиливающийся, то затихавший голос, напоминавший рокот плывущего по реке парохода и бывало несмолкаемым гулким эхом раздававшийся под сводами храма, здесь тот час же пропадал бесследно. Вокруг чтеца небольшой грудкой стояли все переселенцы, но не многие из них слушали его; большинство погруженные в свои думы, мысленно были там, на далекой их родине, там, в своей сельской церкви, среди торжествующих и веселых сородичей.
Близилась полночь. Кругом была полнейшая тишина; все в степи спало; все смолкло; полуночная темнота как- бы завершала весь этот покой.
Руководивший всем обозом старик Пахом, не в первый уже раз вышедший из шатра, смотрел на блестевшие звезды стараясь угадать наступление полночи. Но, казалось ему, небо здесь было другое: и зарница стояла как будто выше, а теперь и звезд здесь больше, да яркие такие; а там, где должны показаться утренние звезды, блестят какие то иные, совсем не те! И он, свой длинный век проживший по звездам, терялся; тревога неизвестности времени наступления столь великого момента волновала его. И он полными глазами слез, еще пристальнее начинал разглядывать беcконечно-глубокое, чуждое ему небо. А может быть уже Воскрес Христос? задавал себе он вопрос и, не замечая как но его морщинистым щекам катились слезы, все смотрит и смотрит в незнакомое небо. Вдруг откуда-то пронесся гул большого колокола. На мгновение светлая радость наполнила сердце Пахома, но тот-час же он подумал, что этого не может быть: ведь от ближайшего храма они уехали дальше, чем за полтораста верст! И решил Пахом, что это ему показалось, да, показалось старику и он, как дитя, залился горькими слезами. Однако, встревоженный его слух, помимо его воли, напрягал свою силу и улавливал все яснее и яснее звук гудевшего колокола.
«Боже мой! Что-же это такое? Братцы! Братцы!»
На тревожный крик Пахома все выбежали к нему, но, ничего не видя и не слыша, недоумевали, чтоб могло случиться?
А Пахом, грозя в темноте им пальцем, шептал: «тише, тише, братцы! Слухай, родные! Слухайте!»
Все стали прислушиваться и замерли на месте, боясь шевельнуться. Всем отчетливо был слышен частый, пасхальный звон, тот тревожный и вместе торжественный звон, который заставляет христианина забыть все болезни и невзгоды, наполняя все его существо возвышенной радостью.
Притаив дыхание и едва сдерживая порывы радости, все слушали, слушали этот дивный звон. И когда его последний звук, унесшись в высь, смолк, старческие уста Пахома невольно крикнули: Христос Воскресе!
Воистину Воскрес! Воистину воскрес! дружный хор радостных голосов ответил ему. И с пением победной песни «Христос Воскресе из мертвых...» впервые раздавшейся в степи, все двинулись в шатер, где с зажженными свечами отслужили первые пасхальные часы.
Сообщивший мне этот рассказ Пахом С., житель одного из поселков Кустанайского уезда, говорил, что хотя много он на своем веку встретил праздников Св. Пасхи, но радостнее для него не было Пасхи, как та, которую он встречал в 187... году, в степи, среди «расейских» телег.
Опубликовано в еженедельнике «Оренбургские Епархиальные ведомости», №15-16 от 21 апреля 1911 года
